САНСКРИТ И МАТ
... Друг и бывший однокурсник, специалист по культуре Древней Индии Алексей Вигасин, прислал копию свой статьи об индийском мате. Она от начала до конца интересная. Некоторые отрывки я тут процитирую:
"Известный наш славянофил А.С.Хомяков утверждал, будто санскрит настолько близок русскому языку, что русский человек и без изучения санскрита понимает смысл" – Далее Алексей иллюстрирует эту мысль Хомякова.
"Все ругательства, связанные с сексуальной сферой, естественно, имеют в виду по преимуществу женщин (от мужчины ведь трудно требовать скромности и супружеской верности). Но слова типа veśyā (публичная женщина) или paṇyastrī (продажная женщина) в качестве оскорблений обычно не фигурируют. Это всего лишь обозначение женской профессиональной деятельности, иногда даже почетной (как у gaṇikā – гетеры). Зато ругательством является svairiṇī – «женщина, поступающая по собственной воле», эмансипированная. Это «потаскушка», или puṃścalī (шлюха)."
"... dāsī – женщина, у которой не может быть женской чести. Когда Катьяяна говорит: dāsīmiva bhuñjīta («использует как рабыню»), он имеет в виду сексуальное использование. «Артхашастра» же показывает, что рабыню можно и другому дать попользоваться. Поэтому dāsīputra по значению близко к veśyāputra (сын проститутки) или puṃścalīputraka (сын шлюхи). В данном случае аналогом dāsī является наше «сука», а dāsīputra – «сукин сын» или, как в древнерусских текстах, «блядин сын». Подсчитывать число упоминаний dāsīputra, чтобы доказать обилие рабынь и рабов – странно. Все равно как выискивать «сукиных детей» для определения поголовья собак. Вопрос заключается в том, почему это грубое ругательство вполне допустимо в классической санскритской пьесе «Глиняная повозка». Здесь та же самая ситуация, что и с древнерусским выражением «блядин сын» - последнее тоже не считалось табуированным, матерным. Оно противостояло выражению «отецкий сын» (что примерно соответствует санскритскому āryaputra или kulaputra). Б.А.Успенский совершенно справедливо отмечает, что сексуальный аспект здесь отходит на второй план. Речь идет лишь о социальном статусе человека, о позорном происхождении его («безотцовщина», бастард). Б.А.Успенский предлагает в качестве русского эквивалента «подонок». Я бы предпочел слово «ублюдок», где так же присутствует этимологическая связь с блудом."
А теперь, внимание, автор переходит к прекрасному древнеиндийскому глаголу "ябх":
"Глагол yabh, несмотря на очевидную старинную индоевропейскую этимологию, в нормативных санскритских текстах не употребляется. Он, несомненно, воспринимался как похабный. Авторы шастр стараются заменять его на менее однозначные: gam, adhigam, adhicar, saṃgam («сходиться») или prakṛ («сделать»). Иногда при этом смысл настолько затемняется, что эвфемизм может вводить в заблуждение переводчиков. В «Яджнавалкья-смрити», например, говорится ayonau gacchato yoṣāṃ puruṣaṃ vābhimehataḥ, что А.Ф.Штенцлер перевел как «wer unnatürlichen Umgang mit einer Frau hat oder gegen einen Mann sein Wasser lässt» («кто с женщиной сходится противно естеству либо мужчину обмочит»). Но сексуальный контекст абсолютно очевиден и здесь, и в «Артхашастре»: striyam ayonau gacchataḥ…puruṣam adhimehataśca), и в «Бхагавата-пуране». У А.М.Самозванцева переведено верно: «кто сходится… с мужчиной противоестественным образом» (только по-русски не совсем складно – не понимаю, как можно с мужчиной сойтись естественным образом).
Совершенно иную ситуацию мы видим в ведийских текстах. В заклинании «Атхарваведы» женщина настойчиво повторяет призыв: «yabha меня». Согласно «Шанкхаяна-шраутасутре», это произносится во время ритуала ашвамедхи. Главная царица лежит с конем под покрывалом и прикладывает его детородный орган себе между ног. Она произносит: «Мамочки мои (ambe ambalyambike), никто меня не yabhati». То же в «Тайттирия-самхите». Присутствуют откровенные описания сексуальных сцен, в том числе с использованием срамной лексики. Читаются мантры о мощном быке-оплодотворителе – «Ваджасанеи-самхита», «мужскую палку в женскую дыру», «отец и мать твои влезали на вершину дерева», «отец твой совал кулак в женскую дыру – я, мол, хочу».
В «Айтарея-брахмане» утверждается, что благодаря этим речам течет семя, от семени рождается потомство и, таким образом, произносящий мантры влагает потомство. В «Шатапатха-брахмане» говорится: «Непристойные речи приносят исполнение всех желаний при ашвамедхе». И далее: «Воистину, долгая жизнь и божества покидают тех, кто во время жертвоприношения произносят нечистые речи; потому они очищают речь, дабы божества не удалились от жертвоприношения». Таким образом, непристойности и эротические насмешки, содержавшиеся в Ведах, не считались осквернением жертвоприношения, они, напротив, служили его очищению.
В средневековых дарственных грамотах на землю фигурирует такое проклятие: «А кто отнимет это дарение, мать его осел yabhati». Иногда текст сопровождается картинкой, изображающей женщину и осла в соответствующей позиции. Мы можем сравнить подобные проклятия с хорошо известным славянским материалом. Известный немецкий путешественник XVI века Сигизмунд Герберштейн сообщает, что русские ругаются так: canis matrem tuam subagitet8 («Мать твою пес…» - известный русский глагол только покрепче будет, чем латинское subagito). Б.А.Успенский придает особое мифологическое значение тому, что фигурирует здесь именно пес. Но индийский материал скорее склоняет к мысли, что годится и любое иное четвероногое животное.
В описании ритуала махаврата появляется пара apagara и abhigara на алтарной площадке. Один, сидящий с западной стороны, срамословит, другой, сидящий с восточной стороны лицом к западу, славословит. Контекст очень показательный: мы видим здесь противоборство тьмы и света, ария и шудры – они сражаются за солнечный диск как боги и асуры. Тут же и другая пара – в откровенный диалог вступает шлюха и целомудренный брахмачарин. Она высмеивает его, намекая на поллюции. Он же отвечает ей: «Позор тебе, негодница, шлюха, деревенская обтирка, что мочит мужской член». Эти реплики повторяются трижды. Далее идет совокупление (mithuna) – видимо, участников обряда. Поношение и срамословие являются обязательным элементом данного ритуала – так же, как перебранка на сексуальные темы: «шлюха и брахмачарин ругают друг друга».
Сами брахманические тексты определяют функцию этой брани как «очистительную». В «Тайттирия-самхите» говорится: «кто ākrośati (бранит), тот punāti (очищает)» участников ритуала. То же в «Джайминия-брахмане» и «Панчавимша-брахмане». «Джайминия-брахмана» определяет функцию этой брани как способствующую оплодотворению: mithunatvāya prajananāya. В каких-то случаях нужно думать о магии плодородия (в пуранах говорится, что бог Кама «любит похабные речи»). В каких-то – об устранении злых сил (по русскому выражению, «черти матюков боятся»).
Срамные слова не просто допустимы в ритуальных текстах – они там необходимы. И дело вовсе не в том, что в ведийскую эпоху они еще не считались неприличными. Напротив, именно их постыдность и требовалась. В ритуале все табу снимаются: чем крепче слово – тем действеннее. Здесь есть проблема для переводчика. Там, где автор санскритского текста старательно избегает обсценной лексики и говорит, к примеру: abhigantāsmi bhaginīṃ mātaraṃ vā tava, переводить можно так же неуклюже: «сестрой твоей или матерью твоей я овладею». Но в описании ашвамедхи заботиться о пристойности или в упомянутой дарственной переводить более цензурными словами: «осел вступит в сексуальную связь с его матерью» - смешное ханжество. Более того, это непонимание характера заклятья! В угоду приличиям переводчик лишает проклятье его магической силы. В науке, как в ритуале, табу слов снимается!